Ричард заканчивал заполнять карту (это вошло в привычку ещё в начале интернатуры и выполнялось автоматически, не требуя вмешательства разума. Отсутствие такого вмешательства, кстати, могло стоить ему премии, если он не удосужиться дозаполнить всё к вечеру) и обсуждал с двумя другими ординаторами последнего года - счастливая пара, готовящаяся стать семьёй. Пример того, как люди находят себе спутника жизни в среде, где работают. Яркий пример того, как делать не следует (чуть позже он ещё обожжётся на том же поприще, а пока его ждало другое разочарование), - какие есть варианты отметить получение гордого звания полноценного доктора, когда это случилось.
"Кстати, Ричард, прости меня, я была о тебе худшего мнения," - улыбнулся девушка, а молодой мужчина пояснил слова избранницы: "Да, мы думали, ты распсихуешься". И пока Хант отрывал взгляд от листа и поднимал его, недоумевающий, на собеседников, молодая чета продолжала вещать, становясь посланцами дурных вестей. Им казалось, уж Хант-то с руководителем будет всю жизнь работать бок о бок - до такой степени они достигли взаимопонимания (ясно, о чём они: дело в том, что Ричард продолжал ординатуру - нужно быть по-настоящему тронутым, чтобы согласиться на этот ад снова, вместо того, чтобы наслаждаться наконец заслуженным званием доктора общей хирургии, - избрав специализацией трансплантологию и планируя сделать её приоритетной в будущей своей работе, только это никак не мешало работать в одной с доктором Райт клинике и по-прежнему оперировать вместе. И с чего вдруг он должен был психовать? Это было его собственное реше...). Здорово, что он понял всё правильно и не воспринял болезненно тот факт, что она уезжает. Она... уезжает?.. Благородный поступок с его стороны, учитывая его ревностное отношение к друзьям. Тем более к ней.
- Да, спасибо, - какого чёрта? Что это за глупость вообще? Когда уезжает, куда? Зачем?..
- Ладно, нам школьников привезли почему-то с обморожением, бывай, - в лучших традициях дешёвых комедий. Нет, он не верил, это никак не могло оказаться правдой, она бы не решилась уехать, не посоветовавшись с ним. Она бы во всяком случае сообщила бы ему о своём решении. Она ведь тоже ценила его мнение, не так высоко, как он её, но достаточно, чтобы о столь серьёзном шаге сообщить лично.
Следующие два с половиной часа - ровно через столько начиналась её смена (её расписание он знал наизусть) - Ричи всячески укорял себя за то, что мог усомниться и пошатнуть собственную веру в, должно быть, единственного человека из ныне живущих, кому следовало бы доверять беспредельно, кто никогда бы не предал и всегда был на его стороне (сколько уже раз она это доказывала? А он из-за какой-то нелепой ошибки уже вообразил о ней невесть что).
- Приветствую выспавшихся, - улыбнулся Ричард при виде руководительницы (он сам находился в клинике с восьми утра и, хотя на ногах превосходно держался, предпочитал более поздние смены утренним). Охватившее Ханта на секунду сомнение заставило уже почти полноценного  хирурга окинуть женщину более внимательным, оценивающим взглядом и заключить (этого следовало ждать), что вид её ничем не отличается от повседневного, двуличности и фальши не наблюдается, и, следовательно, от абсурдным мыслей о каком-то невероятном отъезде можно избавиться. - У меня нефрэктомия через минут 15, поучаствуете?

Отредактировано Richard Hunt (2015-09-28 23:17:45)

Сказать по правде, этой операции Хант не запомнил. Тем не менее, сказать, что она прошла напряжённо и что он что-то подозревал на еёё протяжении было бы ложью. Возможно, было бы лучше, если бы Ричард что-нибудь заподозрил: быть может, было бы менее больно от того, что пришлось узнать после. А знали все: от уборщиц и санитаров до работников самых дальних и, казалось бы, с ними никак не связанных отделений. И только ему из всех этих чужих, посторонних людей сообщить нужным не посчитали. Чувства сродни тем, когда у тебя на глазах мир переворачивается с ног на голову: всего секунду назад твёрдо стоял на ногах, а теперь и понятия не имеешь, за что уцепиться - лишился последней опоры. И оттого, что какое-то время назад испытал что-то похожее, нисколько не легче (предательство, впрочем, гораздо хуже: это осознанный выбор, не абсурдное стечения глупых обстоятельств, но контролируемый, обдуманный процесс. Кинжал в спину. Худшее из всего, что с ним могло произойти). И до сих пор не верилось. Разве могла она обманывать его столько времени? Неужели бы не сказала? Что за человеком нужно быть, чтобы так ловко, так расчётливо изображать того, кем не являешься? Он-то верил ей, делил с ней сокровенные мысли, боготворил. А она в мгновение ока смогла разрушить всё то хорошее, что он о ней знал. Трусиха. Пусть она сама ему скажет, прямо в лицо. Рассмеётся каким-то нечеловеческим издевательским смехом, непривычно ухмыльнётся (теперь-то он знал её истинную сущность) и выложит, каким никчёмным и жалким он ей представляется - так будет гораздо проще её ненавидеть.
- Док, - голос дрогнул, но лицо осталось невозмутимым (непрошенные слёзы он в своё время научился сдерживать. Не думал, что это когда-нибудь ему пригодится. Впрочем, едва ли его бравый вид мог ввести её в заблуждение - язык тела легко свидетельствовал о подавленности по меньшей мере). Он всегда использовал по отношению к ней это обращение: сначала ему просто не нравилось звать её Джулией - так делал каждый без исключения, и кто угодно мог догадаться исключить из имени последнюю букву, это дело нехитрое, - Ричард, как водится, изобрёл нечто своё. В этом коротком прозвище сочеталась и его трепетное отношение к профессии (применимо к себе "доктор" не нравилось ему вовсе не по той причине, что само слово звучало как-то неправильно, нет, слово-то замечательное, даже слишком возвышенное для него, а вот ей в самый раз), и признание её как профессионала (после того, как он узнал эту историю с её отцом - это тоже всё было неправдой? Во что из того, что она говорила, вообще можно верить? - прозвище стало нравиться ему ещё больше), и уважение, и доверие (люди испокон веков склонны доверять лекарям), и ещё очень и очень многое.
- Это Правильно? - о да, Хант просто обожал эти великолепные наречия и прилагательное, созвучные с её фамилии, употреблял их ежесекундно. Если принять Джулию за своеобразный эталон, можно было бы трактовать фразу любое "да, это правильно" как "Поступок, достойный Вас, одобряемый Вами, в духе..." и прочее. Так как, Док, лицемерия вы не гнушаетесь тоже? - Вы уезжаете?
Спокойно, Ричи, держись, самый близкий тебе человек всего-навсего плюнул сейчас в самую душу, это ничего, ничего. Перетерпи, не дай ей увидеть, как тебе больно, не показывай слабости, она и без того уже знает все болевые места. И выбрала самое уязвимое. Даже не смей унижаться - тебе плевать, вообще никакого нет дела ни до неё, ни до её отъезда. Пусть катится, ему даже лучше без неё будет. Он вообще ни разу вспомнит о ней - слишком много чести. Пожалуйста, пусть это всё будет какой-нибудь глупой шуткой. Ну пожалуйста...

Отредактировано Richard Hunt (2015-09-29 07:15:39)

Вот и всё. Финита. Это не сон, не блажь, не бред полоумного сумасшедшего. Даже не чья-то глупая неуместная шутка. В один миг что-то навсегда обрывается, и смотришь на мир уже совершенно другими глазами.
Это больно. Несмотря на то, что умом понимаешь, что оказал её слишком много доверия, что она всего-навсего оказалась не той, кем её считал, близкого, дорогого человека продолжаешь в ней видеть. И как не убеждаешь себя в том, что всё было лишь хорошо продуманной ложью, по прежнему не можешь понять, как такое было возможно. Не могла же она, в самом деле, так жестоко обойтись с ним...
Как у неё все просто. Не знала, как сказать, извини. Она правда ждёт, что он кивнёт, словно не произошло ничего страшного, и всё снова станет так, как было прежде? За идиота какой степени она его держит? Он всё ещё оглушён этой неожиданной, неправильной, абсурдной ситуацией, её спокойствием. И больше всего тем, что она не стала ничего отрицать. Всё кончено. Навсегда. Разве мог он когда-то подумать, что всё так нелепо закончится?
- Ясно, - тихо выдавил Хант. Сразу за разбитой надеждой и погребённой верой последовало разочарование, горькое и почти  физически ощутимое. А вместе с ним презрение. К себе. За то, что позволил выставить себя дураком; к ней - за то, что всё это с ним сделала. Довольно быстро пропало и оно, вместе с желанием иметь с ней что-либо общее. Было слишком... противно.
- Что ж, доктор Райт, поздравляю, - натянув на себя улыбку (он даже не старался, чтобы она не показалась фальшивой, так даже лучше, пусть видит, пусть знает, что ей не удастся больше его облопошить), чеканя каждое слово, произнёс Хант, протянув руку этой гнусной, по-прежнему прекрасной женщине. Уж что-что, а скоморошничать он умеет, и почему бы не превратить всё в откровенный фарс, когда весь мир катится к чёрту? Это единственный доступный ему способ защиты (а ведь она теперь там, по другую сторону от него, теперь от неё приходится защищаться).
Какое счастье, что ему осталось всего пятнадцать минут до конца смены. А у неё ещё несколько часов, он может беспрепятственно слинять, не волнуясь о том, что она захочет поговорить (впрочем, это ни к чему, он отныне глух к любой лжи, сколь бы искусной эта выдумка не казалась). И он уж точно не станет мучить себя лишними секундами в её присутствии. Это невыносимо. Как-то предстоит вынести оставшуюся неделю. Это будет несложно, нужно лишь не говорить с ней ни о чём, кроме работы. Это будет сложнее всего.
Наверное, именно из друзей, настолько близких и дорогих, какой была она, и получаются самые заклятые злейшие враги: количество разнообразных эмоций, что они вызывают, в совокупности сохраняется, просто они все меняют полярность. Большинство в одночасье, но некоторые не то опаздывают, не то пульсируют, переходя из одной противоположности в другую и обратно. Потому так больно, диаметрально противоречивые чувства нельзя одновременно испытывать к одному человеку. Двенадцать минут. Как же невыносимо долго тянется время.

Отредактировано Richard Hunt (2015-10-07 23:12:24)

Как ни в чём ни бывало, ну надо же. Браво, доктор, такой реалистичности он не ожидал. Но прямой взгляд выдержал (если бы она только знала, скольких усилий ему это стоило), выдержал дерзко, вызывающе - желание отплатить ей тем же и задеть как можно сильнее, в один миг овладевшее Хантом, ослепило и на какое-то время даже перекрыло причинённую боль. Он никогда не понимал одержимости жаждой мести, но сейчас был очень близок к тому, чтобы понять. Не умом, тот отчего-то автоматически отключался в подобных ситуациях, но где-то на эмоциональном уровне очень хорошо это чувствовал: и обиду, переходящую в ненависть; и любовь, приносящую боль.
Он ей не верил, не мог, хотя и очень хотел. Весь тот ворох эмоций, что сжирал его изнутри, внушал ему единственное убеждение: если бы это было правдой, если бы всё было так, как она говорит, цени она его хотя бы в миллионную долю того, как сама утверждала, она бы не стала ничего утаивать, скрывать, словно это ничего не значащая мелочь или будто бы его это не касается. Нужно было остыть. И подумать головой (а это удавалось ему лишь в самую последнюю очередь, что во все времена значительно затрудняло существование в социуме). И только потом разговаривать - подобный расклад значительно уменьшал риск вести себя самым эгоистичным образом и увеличивал шансы на обдуманный, взвешенный, конструктивный диалог. Только времени ему требовалось много (не десять лет, конечно, но и не десять минут), а учитывая, что он уже накрутил себя и готов был взорваться, причём в самом жестоком по отношению к ней из всех возможных вариантов, теперь - в сравнении с моментом, когда он был ошарашен неожиданной новостью, - нужно было отходить ещё дольше.
Его очередь смерить её пристальным взглядом и убрать руку (в последний момент Хант удержался от желания небрежно спрятать её в карман, не хотел показаться уязвлённым, ошеломлённым или сконфуженным сильнее, чем уже казался). Что она может ему сказать? Что всё будет хорошо, они будут жить долго и счастливо, писать друг другу длинные письма и приезжать на каникулах? Так не бывает. Она хоть вообще понимает, что она сделала? Что она своими руками разрушила?
"Безумием будет сейчас вам поверить. Простите, Док, я не хочу, чтобы всё так заканчивалось. Надеюсь, и вы этого не хотели."
- Не о чем разговаривать, - довольно резко (и явно грубее, чем следовало - сдерживался из последних сил, не желая демонстрировать слабость) и далеко не сразу отозвался Ричард. - Мне нужно смену сдавать, увидимся.
Жалкий трус, снова развесил уши, стоило ей только начать говорить. Мучительно было даже думать о ней, не то, что с ней разговаривать. Спустя какое-то время, когда откровенная злость отступила, а обида, кажется, проступила сильнее, стало возникать какое-то чувство вины: она ведь, кажется, всё-таки была не такой лицемерной, какой Ричард успел навоображать, но она всё ещё скрыла от него факт своего отъезда, он не мог так просто простить ей это (и вообще то, что она уезжает. А как же он? Их дружба что, совсем ничего не значит?..), а гордость вкупе с упрямством не позволяли ему упасть ей в ноги и умалять остаться. Он вообще старался её избегать: менялся сменами, только чтобы не пересекаться с ней в больнице. И как это ни парадоксально (в этом он, конечно же, не смел признаться даже себе), подсознательно хотел, чтобы она осознала свою ошибку, извинилась и никуда бы не уезжала.

Дурацкий день, дурацкая неделя, месяц, да и весь год такой же. Будь проклят стакан рома, который Рич выпил в баре сразу же после той идиотской смены, выпил с отвращением к себе самому - к тому времени он уже хорошо знал, что волшебные свойства, приписываемые алкоголю, на способность мыслить никак не влияют, а именно от мыслей он и хотел убежать. Никчёмный болван, он и в бар-то пошёл, чтобы не застать Джулию - надеялся, будто она наведается мириться, и тихо злорадствовал, что ей ничего не удастся, сразу же ненавидел себя за это и злорадствовал снова. Будь проклята вся прошедшая неделя - теперь он напротив проводил всё свободное время дома, на чём свет стоит ругая себя за резкость, и грубость, и ещё много чего, но всё же упрямо полагая, что первый шаг к примирению должна сделать она (единственным возможным вариантом должно было стать её решение остаться), это делало его в собственных глазах ещё более жалким. Будь тысячу раз проклят сегодняшний день - Ричард одновременно (и это похоже было на мазохистское удовольствие) боялся и ждал его, - Хант и всю неделю до этого плохо спал, сегодня же вовсе не сомкнул глаз. Всё из-за одной шатенки с зашкаливающими амбициями.
В отчий дом он вообще-то не собирался, но и дальше бездумно прогуливаться, ожидая этой страшной минуты, чтобы вздохнуть с облегчением и всю оставшуюся жизнь жалеть о том, что бы мог сделать, но не сделал, не было никаких сил. Ключ у него был, но Рич предпочёл позвонить - хотя бы потому, что визит был спонтанным, тогда как в обычные дни почти уже врач предпочитал заранее (как правило за день, а то и несколько) позвонить и договориться о встрече.
- Привет, - поцеловав и обняв мать, поздоровался Ричард. - Нет, у меня отгул, - даже не подумав о том, что она, вероятно, не в курсе того, что дежурить он должен был вчера с самого утра и до самого вечера, объяснил медик, должно быть, только ещё больше запутав её своим объяснением.
- Извини, что без звонка - оказался поблизости. - оставшись закрыть дверь, произнёс Хант-младший и по инерции прошёл на кухню. Несмотря на то, что утром (в то безбожно раннее время, когда он устал ворочаться и принял решение просыпаться) он сварил себе чашку чудесного кофе, к которой после долгого удручённого созерцания всё-таки не притронулся, аппетита не было. Кофе не хотелось тоже: он подходил всегда, когда у Ричарда было радужное приподнятое настроение (то есть почти всегда в его удивительной жизни), а вот чаю можно было бы выпить, его возможности, видимо, оказывались шире кофейных, и потреблять его можно было в любом настроении.
- Так заметно? - горько усмехнувшись, переспросил Ричард. - А чай у нас есть?

Отредактировано Richard Hunt (2015-10-17 21:14:37)

Рич слабо улыбнулся, удобнее устраивая на стуле. Хоть он больше не жил здесь, ощущение дома никуда не исчезло, приятно было тут находиться (в особенно сейчас, с его смутным душевным настроем), знать, что здесь всегда готовы его выслушать и поддержать - в связи с переживаемым Хантом предательством (а именно так оно по-прежнему воспринималось) было особенно важно это снова почувствовать, - в своём роде это даже умиротворяло. Как же хорошо дома.
Ему даже не захотелось язвить о том, что с непривычки такая колоссальная нагрузка, как "много думать", оставляет неизгладимый отпечаток на трудящемся, настолько точными оказались оба её предположения (впрочем, было бы странно, не угадай она, что у него на душе. Уж кто-то, а мама явно знала его порой даже лучше, чем Ричард сам себя знал).
Прикосновение к волосам заставило мужчину снова улыбнуться. Наверное, это не самая удачная привычка - переживать все трудности в одиночестве, продиктованная желанием оградить близких от собственных проблем и, как ни странно, не являющаяся сознательным подражанием отцу, к этому жизненному убеждению Ричард пришёл сам и едва ли отдавал себе отчёт в том, что, возможно, в чём-то на него походил; может быть, стоило сразу придти, посоветоваться, всё обсудить.
- Она уезжает, - без предисловий поведал Ричи. Было очень странно произносить это вслух, он словно признавал реальность происходящего, в которую до сих как-то с трудом верилось. И так отчаянно не хотелось верить. Казалось лишним говорить обо всём остальном, что так мучило его всё это время: что она ничего ему не сказала, что не чувствовала за собой вины за то, что не обсудила это решение с ним, - всём, что задело его за живое. Единственным важным был уже этот решённый, окончательный отъезд. Чем он был ближе, тем больше становился и страх. Хант даже сам не знал перед чем. - Джулия.
- И я просто не знаю, что буду без неё делать, - эта простая мысль пришла к нему только сейчас, когда он, почти не анализируя собственные эмоции, попытался их описать. До этого его усилий хватало только на обвинения и обиду, которые, впрочем, и ныне здравствовали.
Он никогда прежде так не страдал из-за женщины в исконном смысле этого слова, и за всю жизнь ему не так часто будет предоставляться случаи испытать столь сильные чувства, он не был готов к ним и понятия не имел, как вести себя, да и что бы он мог? Эти незнание и бессилие загоняли его в отчаяние, о котором, раз уж он решил поделиться, маме следовало знать.

Вот это чертовски злило всякий раз, стоило ему об этом задуматься. И ещё больше злило, когда и мама озвучила этот тысячу раз закономерный вопрос. Хант не видел ни одной объективной причины, достаточно весомой, что могла бы заставить её уезжать, не имел ни малейшего представление о том, зачем ей это понадобилось, как будто здесь ей кто-то не позволял заниматься медициной, как будто ей было плохо с ним.
- Амбиции с ней случились, диплом Гарварда покоя не даёт, мы, провинциальный город, слишком ничтожны для её высочества, - поморщился Ричард. Конечно, в глубине души он и сам понимал, что не обострённое самолюбие толкнуло друга на такое решение, что скорее его, нежели её, честолюбие могло толкнуть на подобный поступок, но из всех вариантов этот оказывался наименее фантастическим, а в Ханте ко всему прочему, срывая голос, вопила обида. Не говоря уже об уязвлённом самолюбии: "Смирись, Ричи, ты просто недостаточно хорош для неё". Что, естественно, ещё сильней удручало, роняло куда-то на самый нижний из уровней самооценку, и без того бывшую его больным местом. Отдающая мазохизмом привычка сначала воздвигнуть для себя некий недосягаемый идеал, а потом всю жизнь мучиться оттого, что ему не удавалось соответствовать (тот факт, что идея изначально недостижима, потому что, материализуясь, неизбежно искажается, никогда Ричардов не учитывался), будущему врачу была свойственна и прежде. И хоть он раз за разом терпел сплошные разочарования, идеализм это не искоренило даже многие годы спустя.
- Так обидно, знаешь, ведь я бы порадовался за неё, я бы хотел быть рядом, а вышло так, что я и узнал-то, наверное, чуть ли не самым последним. Как будто она вообще не собиралась мне говорить, как будто это просто... безделица, пустяковая мелочь, - тут Ричард, пожалуй, собственное благородство переоценивал, но задел его в большей степени, конечно, тот факт, что она не сказала, и уже только потом, что она не сказала. Реакция, должно быть, была бы такая же бурная, хотя, возможно, менее разрушительная. Впрочем, этого им уже узнать не придётся.
Ничего не хотелось: полнейшее безразличие и апатия, отсутствие смысла в чём бы то ни было. Жизнь больше не казалась ни яркой, ни удивительной.
- Знаю, ты не особо её жаловала, - это всегда было для Ричарда настоящей загадкой, попытки разгадать которую он бросил, обеспокоившись сохранностью собственной психики - та была слишком ограничена, чтобы постичь женскую логику, - только мне не легче от этого.
Ему, во всяком случае, хватило ума не считать чудовищем маму (потому, вероятно, что все дурные стороны человечества для него сейчас сосредоточились в одном человеке, мама же по-прежнему была на его стороне, а потому подлость совершить не могла. Последовательности в данных рассуждениях было мало, но убеждённость в собственной правоте её замечательно компенсировала), поэтому предположить, что она будет злорадствовать или хотя бы обрадуется тому, что эта женщина исчезнет из его жизни, медику не посчастливилось даже в шутку.

Отредактировано Richard Hunt (2015-10-26 21:48:38)

- Мы не общались, - зло буркнул Ричард, по-прежнему убеждённый, что разговор ничего бы не дал (возможно, при его упрямстве и нежелании слушать кого бы то ни было так бы оно и случилось), но начинающий винить себя за то, что поговорить не попробовал (даже сам отверг такую возможность, когда она предоставилась).
На предложение отзавтракать Хант-младший ничего не ответил, лишь удостоив мать кислым взглядом измученного человека: не было ни настроения есть, ни желания отпираться, и она должна была это понимать.
Если начало маминой фразы он воспринял спокойно, ей продолжение заставило мужчину остановить на матери внимательный взгляд. Какая-то его часть хотела броситься в отчаянную защиту, бить себя пяткой в грудь и убеждать весь мир (и маму в частности), что Джулия никогда не была на такое способна, другая с ожесточением доказывала первой, что именно это, в сущности, уже произошло, и что с фактами спорить бессмысленно. Ко всему, Ханта преследовал немой вопрос: неужели это было ясно с самого начала? Были ли какие-то к этому предпосылки. И, что куда более важно, что он сделал не так, если подобное стало возможно?
Рич ответил на взгляд, не таился: он не хотел иметь с ней ничего общего, она причинила ему боль и собиралась исчезнуть из его жизни, даже не предупредив об этом - на здоровье, она едва ли станет возражать, если он вычеркнет её из собственной жизни неделей раньше положенного. А он всего-то хотел как можно меньше думать о ней (конечно же, этого никак не получалось) и, разумеется, не готов был признать это вслух.
Вопреки развитому красноречию и ораторскому таланту, у Дино неизменно возникали проблемы с рассказами по существу и подробно: либо включалась фантазия и он излагал умело смешанную с вымыслом правду (или правду, поданную в таком виде, что никто в жизни бы в неё не поверил), что добавляло рассказу привлекательности, либо, когда, как сейчас, события были по-настоящему значимы для него, не находилось ничего существенного, о чём бы нужно было упомянуть.
- Мне правда нечего сказать: все знали, я - нет. И она не стала ничего отрицать - вот и всё, - скупо, но он потратил много усилий уже для того, что сформулировать даже это, а для того, чтобы нарисовать на лице отчаяние, ему и вовсе не следовало ничего говорить.

Отредактировано Richard Hunt (2015-12-29 00:44:49)

- Ты-то поешь, тебе совсем необязательно терпеть лишения из-за моей дурости, - опротестовал Ричард этот демонстративный (а он ещё сомневался, от кого мог унаследовать артистизм и любовь к показушничеству, во сто крат усиленные в сравнении с первоисточником) отказ от еды.
- Да, - помолчав, уязвлённо согласился Рич. - Наверное, - это значит, что, во-первых, никакой вины за то, что он узнал новости не от Джулии, за наставницей не было, следовательно все обвинения и обиды, с этим связанные, необоснованы и целиком лежат на совести Ханта. Учитывая, что в глубине души он уже корил себя за всё, что сделал неправильно, чувство вины это лишь усиливало, делало просто невыносимым (и потому куда проще было его отрицать). Во-вторых, что он - опять же из-за собственной гордости и упрямства - упустил тысячу возможностей исправить сложившееся положение и вместе справиться с предстоящим испытанием, вместо этого он оттолкнул её, не пожелав даже выслушать, не дав возможности оправдаться, исключив любую вероятность дальнейшего развития отношений. В третьих... да по всему опять выходило, что за прошедшую неделю он наделал столько ошибок, сколько не всем удаётся совершить за целую жизнь.
- И ещё зол, - подтвердил Ричард, потому что правдой были все её слова. - Чувствую себя преданным, и раздавленным, жалким неудачником. И я очень боюсь, не хочу, чтобы она уезжала, но бессилен что-то изменить. Сперва это злило, теперь мне скорее плохо от этого: я не хочу смириться, но не вижу другого выхода, - неясно, что больше его угнетало: безвыходность или усиливающееся чувство вины.
- Почему "лезть"? - не понял Ричард, проигнорировав предложение об отдыхе. В его понимании вполне закономерным было её желание знать о его жизни, и куда менее последовательным оказывался тот факт, что мама до сих пор была не в курсе происходящего (оправдывался младший Хант тем, что и сам в ставшую абсурдной действительность не очень-то верил), тогда как по всем мыслимым медиком законам (кроме диктуемой упрямством привычки не признавать существование каких-либо проблем) о его удручённом состоянии ей бы следовало узнать первой.
- Я не подарок, конечно, это я понимаю, но неужто я такой плохой человек, что со мной даже нельзя если не посоветоваться, то поставить в известность хотя бы? - всё-таки это до сих пор его уязвляло. Самолюбие было, пожалуй, самым больным из его слабых мест, и удар, нанесённый точно в цель (пусть и неумышленно, это Рич всё-таки допускал, что было скорее уступком собственному самомнению, чем определённым прогрессом) и так неожиданно, выбил его из колеи. - Не знаю, это какой-то идиотизм. Полный.