Рич не сдержал скептического смешка и отвернулся к окну: не хотел открыто демонстрировать своего неодобрительного к этой идее отношения, только, вот незадача, скрывать-то ничего не умел.
В сравнении с чем правильнее? А даже если так, пятью минутам ранее это не казалось ей правильным, так что могло заставить её передумать? Надеялась переубедить его? Или надеется до сих пор. Ричард тяжело выдохнул. Не так всё должно было быть, ой, не так.
- Мам, - позвал Ричи, быть может и не сумев в одном обращении выразить всю ту гамму испытываемых эмоций (мимикой он владел лучше, чем интонациями), как это всегда удавалось матери, но просьбу закончить этот разговор, на его взгляд абсолютно бессмысленный, кажется, передав. - Как мы с этим справимся? - это ещё не было отчаянием, но уже отдавало горьким осознанием того, что справляются они безуспешно. Это было важнее, а спорить о том, кто кому позвонит и как скоро... Папа умер. Они сейчас ближе друг другу как никогда, а не могут даже друг друга выслушать. Рич не хотел, чтобы так было. И папа бы не хотел, но Хант-младший в данным момент руководствовался собственными ощущениями без оглядки на то, одобрил бы их отец или нет.
Предложение студенту понравилось. Не потому, что распивать чай он счёл хорошей идеей, но оттого, что процесс приготовления данного напитка занимал определённое время и удовлетворял всем условия, которые Ричард к предполагаемой для отвлечения мыслей деятельности предъявлял.
В чае он был силён. Вдохновенно импровизировал, в разнообразных пропорциях смешивая чайные листы и травы разных сортов. Кто пробовал, говорили, что получается вкусно, Ричард же с несвойственной ему обычно критичностью искал изъяны и прикидывал, что бы ещё можно было улучшить. Сейчас, когда, казалось бы, такого случиться было не должно, стоило поставить на столешницу заварочный чайник и заглянуть в первую из многих (а было их не меньше десятка) баночку, как Хант-младший немедленно оживился и продолжил, самозабвенно и увлечённо, начатое занятие.

Вообще-то он надеялся получить ответ честный, а судя по выражению лица и взгляду, в сказанное она не верила, значит, тоже не знала ответа. Никогда прежде незнание не казалось Ричарду таким безнадёжным: он всегда мог посоветоваться с отцом, и тот бы обязательно помог найти решение. И откуда он всегда знал, что нужно делать? Пожалуй, это тоже было не самой удачной темой для разговора. И, хоть молчание не казалось ему хорошей идеей, к ситуации оно подходило лучше привычного бестолкового вздора, на который Хант-младший едва ли сейчас был способен.
Он никогда не задумывался, как именно это происходит и из беспечного и крайне рассеянного инфанта он вдруг становится сосредоточенным и увлечённым выполняемым делом. Парадоксально было и то, как удивительно легко в такие моменты было отрешиться от всего, что не связано с выполняемой руками работой. Видно, мозг отличался какой-то слишком уж примитивной структурой и производительности его хватало лишь на какое-то одно из занятий. Возможно, такому феномену даже существовало название.
Залив приготовленную смесь кипятком, Рич поднял взгляд на мать и едва не выронил из вмиг потерявших крепость пальцев крышку заварочного чайника (та с грохотом встала на место), ужаснувшись собственному поведению. В процессе приготовления этого дурацкого чая он чуть ли не насвистывал! (К счастью, каким-то чудом от данного проявления радости Провидение его удержало) Что вообще он только что сделал?.. Не забыл, ни в коем случае, но был так к этому близок. Что же за чудовищем надо быть, чтобы забыть об отцовской смерти, словно о каком-то ничтожном пустяке, незначительной мелочи? Ричард так и замер с поднятой над чайником рукой, поражённый этой пугающей мыслью. Захотелось на воздух. Нырнуть в ледяную воду, прыгнуть с парашютом, сыграть в русскую рулетку - сделать хоть что-нибудь, что заставит испытать чувство более сильное, нежели сковывающий ужас. Так, наверное, и сходят с ума.
- Мне страшно, - пересохшими губами едва слышно произнёс Ричард. - Я... что, если я... вдруг я забуду? - голос начал срываться, но слёз больше не было. Рич помолчал ещё пару секунд, переводя дыхание, и глухо закончил:
- Я не хочу его забывать.

Об этом он как-то не подумал, а ведь действительно, забвение вообразить было невозможно даже при огромном на то желании. Как же, Фатум разве позволит какому-то смертному забыть лучшие годы жизни. Он лучше бережно сохранит в памяти и их, и тот момент (этот самый), когда всё прекратилось, и наверняка неразрывно соединит одно с другим, сделав тем самым эти воспоминания болезненными и мучительными (ощутить всю мучительность, Хант-младший, конечно, ещё не успел в полной мере, но был отчего-то уверен, что иначе никак быть не может. Как оказалось позже, ошибся). Чёртов несправедливый мир.
Ощущение было такое, будто его чем-то пребольно огрели по затылку: боли, конечно, не было, но внешний мир то причудливо замирал, лишаясь всех звуков, то вновь оживал, набирая громкость. Будь он чуть менее рассеян, наверное, подверг бы диагностике происходящие с ним метаморфозы, но то ли ещё не привык применять в повседневной жизни свои глубокие медицинские познания, то ли в связи с потрясением странностям восприятия не придав значения. Момент просветления как раз выпал на оптимистичное обещание.
- Д-да? - словно очнувшись - в который уже раз за сегодня? - переспросил Рич, сконцентрировав взгляд на матери. Наладиться-то, надо думать, всё и вправду должно, да только ведь всё равно уже будет не так и не то. И по этой причине мириться с подобным улучшением младший Хант не желал. И никак тут не помогала отцовская концепция восприятия мира, прежде казавшаяся вполне разумной.
С опозданием осознав озвученную уже дважды просьбу (информация по-прежнему доходила до него как сквозь плотный слой ваты), молодой человек внял и на стул опустился, несмотря на то, что сидеть хотелось меньше всего - данное положение в пространстве количество потенциально выполнимых дел сокращало почти до нуля. Пришлось сосредоточиться на медленном втягивании воздуха в лёгкие, только затем опять же, чтобы внимание направить на что угодно, кроме собственных мыслей.
- У нас дышать нечем, - это было скорее констатацией открытого им неожиданно факта, чем призыв к какому-то действию. Учитывая время года к тому же, напрашивался вывод, что проблемы скорее с его восприятием реальности, нежели с ней самой (хотя, принимая во внимания последние события, действительность в плане адекватности тоже хромала на обе ноги).

Рич был готов поклясться, что в этом её "хорошо" сквозил какой-то едва различимый подтекст. Хорошо, но уже по-другому. И уже никогда так хорошо, как раньше.
Кажется, есть какие-то дыхательные упражнения и даже целые комплексы, способные привести нервы в порядок и, возможно, внести ясность в мысли, только, видно, чтобы овладеть азами подобной техники, нужно положить жизнь на её изучение, потому что как бы старательно Хант-младший ни считал секунды на вдохе и и число ударов сердца на выдохе, никакой пользы от этого не выходило.
Следующий вопрос совпал с очередным возвращение будущего хирурга в мир звуков и всколыхнул уже улёгшуюся было злость, вызванную не то всё той же не укладывающейся в голове новостью, не то провалившейся вот уже третьей попыткой произвести выдох хотя бы за десять счётов.
- Лучше, - резче, чем следовало бы, отозвался Рич. В список желаний, ведущих обычно к деградации личности, добавилось ещё несколько пунктов: напиться, подраться и непременно испортить кому-нибудь жизнь: сломать витрину или разбить машину, а ещё грязно при всё этом браниться. Повеявший холод, однако, несколько остудил его пыл, напомнив, что ничто из этого, во-первых, не обрадует маму, во-вторых, не будет достойным поведением для сына Энтони Ханта. Неясно, какой довод подействовал на него сильнее, но от пути саморазрушения студент сразу же отказался, от русской рулетки, пожалуй, тоже, а о моржевании он ещё поразмыслит. Кстати о холоде.
- Закрой, нам только гриппа сейчас и не хватает, - без тени усмешки заметил Ричард, оставаясь сидеть. - И я бы прошёлся, - неуверенно добавил будущий врач, наградив мать вопросительным взглядом, потому что оставлять её наедине со звенящей пустотой едва ли было отличной идеей, но и сходить с ума в замкнутом помещении он больше не мог, - стены давят.